У дьявола в плену - Страница 56

– Я думаю, что все началось, когда он был молодым человеком. Он познакомился с Египтом во время своей поездки по Европе для завершения образования.

– Как это печально для нее.

Ответа не последовало.

– По крайней мере, – продолжала она, – если бы у нее была возможность посетить Египет, она могла тоже увлечься этой страной, и у них появился бы общий интерес.

– Ты этим часто занимаешься? Я имею в виду – пытаешься переписать историю? Разве столь уж важно, что могло бы произойти, если на самом деле этого не случилось?

– Возможно, твоя мать не была бы так несчастна, – ответила она, стараясь воспринять его вопрос не как риторический, как он скорее всего его и задумал, а всерьез. – Если бы она могла понять, что именно он чувствует и почему он посвящает так много своего времени чужой стране и чужой культуре, ей было бы легче.

– Откуда ты знаешь, что она была несчастна?

– Полагаю, что это знание может служить предметом нашего с тобой торга. Что произошло в Китае?

Выражение его лица моментально изменилось. Улыбка исчезла, а в глазах появилось нечто такое, чего она еще не видела, но этот взгляд предупреждал ее, что эту тему лучше не затрагивать.

– Как тебе удается выглядеть одновременно испуганным и сердитым? – спросила она.

– Почему ты настаиваешь на своем вопросе?

– Ты знаешь о том, что, если захочешь, можешь внушать страх?

– Кому угодно, но только не тебе. Ты нисколько не робеешь, о чем бы ты меня ни спрашивала, моя леди жена.

– А мне следует робеть, ваше сиятельство?

Он резко сел и спустил ноги с кровати. Она протянула к нему руки, но Маршалл уже натягивал, брюки, а потом и рубашку.

Он оглянулся на нее всего раз, и при этом его лицо искажала гримаса боли.

– Я ни с кем не обсуждаю то, что было в Китае, Давина. Даже с тобой.

Она не ответила, и он взглянул на нее еще раз.

– Хочешь знать, Давина, почему я никогда не обращаю внимания на боль? В Китае мне день и ночь давали с едой опиум. Бывали дни, когда я сидел в углу почти без сознания и не понимал, где я. А потом мои тюремщики забавлялись тем, что несколько дней не давали мне опиума. Мое тело было как в огне, в голове – пустота. Я тогда сделал бы все, что угодно, за дозу опиума. Я мог бы убить собственную мать.

Молчание повисло в воздухе.

– Ты поэтому думаешь, что сходишь с ума?

Он не смотрел на нее, занятый тем, что зашнуровывал ботинки.

– Это было очень давно. Я уже почти год не принимаю опиум. У меня сейчас не должно быть ни галлюцинаций, ни бредовых состояний.

– И ты винишь в этом себя, Маршалл? Разве это логично?

Он опять взглянул на нее.

– Разве ты не должен быть просто благодарен судьбе за то, что выжил и вернулся домой?

– Ты решительно желаешь видеть во мне героя, не так ли?

Она задумалась.

– Не в этом дело. Я полагаю, что, как всякому человеку, тебе свойственно ошибаться. Мне кажется, ты будто гордишься тем, что ты загадочный отшельник. С какой-то целью ты поддерживаешь миф о себе как о Дьяволе из Эмброуза. Ты скорее всего не очень любишь общество людей, но это не совсем в твоем характере. Думаю, что все это от того, что ты разочаровался в самом себе. Ты не смог соответствовать тем критериям, которые ты сам для себя установил. Эти критерии, которые мы для себя устанавливаем, иногда гораздо выше тех, которые определяются для нас обстоятельствами.

– Ты слишком молода для подобных философских рассуждений.

– Я вовсе не философствую. Просто мне интересно все, что касается тебя. В конце концов, ты мой муж, и я хочу понять, почему ты решил забаррикадироваться в Эмброузе. В данный момент я приблизилась к тому, чтобы узнать больше правды, чем несколько дней назад.

Он встал.

– Ты не понимаешь, Давина. Ты не знаешь, на что я способен. Что я сделал. Ты видишь только то, что хочешь видеть. В некоторых ситуациях такая наивность, возможно, и оправданна, но здесь и сейчас может быть опасной.

– Ты предупреждаешь меня о том, что можешь причинить мне вред, Маршалл? Я в это не верю. Я убеждена, что ты скорее причинишь вред себе, чем тронешь хотя бы пальцем другое человеческое существо.

– Расскажи это людям, которые были под моим началом и погибли. Расскажи это их призракам, которые меня преследуют. Расскажи об этом их женам и матерям.

Давина сжала руки, стараясь не выдать волнения, которое вызвали у нее его слова, хотя, глядя на его лицо, она боялась расплакаться. Она поняла, что сейчас он не примет слов утешения, поэтому она сказала лишь то, во что искренне верила:

– Я уверена, что ты не несешь за это ответственности.

– Давина, ты предпочитаешь не верить, что все, что я тебе рассказал, – правда. Неужели ты такая идеалистка? В том, что я тебе рассказал, нет ничего хорошего, или приличного, или чистого. Это страшно и мерзко.

Она кивнула.

– Я не боюсь этого, Маршалл. Если тебе станет от этого легче, я могла бы собраться с духом и немного испугаться. Я постараюсь уговорить себя, что ты ужасен – настоящий Дьявол из Эмброуза. Я даже буду писать самой себе записочки, которые бы мне об этом напоминали.

– Перестань улыбаться, и я, может быть, тебе поверю, – сказал он, покачав головой. – Не думай, будто я не заметил, что каждый раз, как я называю тебя «леди жена», ты обращаешься ко мне «ваше сиятельство».

Он протянул ей руку.

Она взяла ее и встала голой перед ним.

– Если я ничего не сумела добиться одним способом, Маршалл, мне придется зайти с другой стороны.

– Я уже называл тебя упрямой, не так ли?

Она проигнорировала его замечание.

– Могу я остаться с тобой сегодня?

– Ты считаешь себя моим талисманом, Давина? Раз ты со мной, у меня не будет видений? Я не буду слышать ничьих голосов, кроме твоего?